Этот разговор должен был состояться давно. Но все время что-то мешало. К этой встрече судьба их долго готовила. Когда они только увиделись, он не замечал ее детской привязанности. Это была еще девушка, а он уже солидный служака, прибывший навестить родных. Тогда они только гуляли, взявшись за руки. Он чувствовал ее смущение, но тогда не воспринимал это всерьез. Чувствовал прикосновение ее рук, как они дрожат... Но тогда считал, что не стоит это поощрять. Хотя что-то шевелилось в душе, он чувствовал, идя рядом с ней, что между ними происходит нечто очень важное. Потом эти мгновения не раз снились и вспоминались ему.
  Они гуляли по аллее его поместья, его отец тогда был еще жив, но лежал тяжело больной, и потому он приехал, Любомирский был тогда еще в Семеновском полку. Побывку разрешили недолгую, не более двух недель, но этого хватило чтоб навестить отца и поститься с ним. Пошел дождь, они спрятались в беседке. Он даже прижал ее к себе на мгновение, укрывая от грозы, и видимо, дал ложную надежду юному созданию.. Он чувствовал, как Татьяна трепещет, берет его руку, хочет явно большего. Что он сказал тогда? Что-то вроде той строгой отповеди, что ее пушкинская тезка услышала в ответ на ее письмо, от Евгения Онегина? Он уже не помнит дословно что тогда сказал.
  Потом снова служба, и весть, что ее выдали за друга его юности Геннадия Бартенева. И он женился на некой Марии. Если они потом виделись, то чисто мельком на балах, и были заняты своими семьями. Снова что-то пробегало, но Анатолий Петрович гнал от себя любое наваждение. Он любил супругу, но из-за службы почти не мог уделять ей должного внимания. А когда хотел, его срочно вызывали. Так было когда он перешел в Особенную канцелярию, выйдя в отставку по ранению. Раньше были походы и гарнизонная жизнь, теперь постоянное бдение на страже безопасности Отечества.
  В конце концов Мария заболела, чахотка унесла ее. Анатолий Петрович первые дни сильно горевал. Его тогда лучше было не трогать. На службе он был как обычно, но все молчали, зная, что шефа сейчас лучше не беспокоить расспросами. Он просто молча сидел в темноте в кресле в своем особняке и никого не принимал. Он сожалел что не уделял любимой должного внимания. И с детьми они не успели.. Все же мы ценим родных лишь когда потеряем... И осознаем это когда уже поздно.
   Все же его растормошил один приятель, и он снова начал выезжать в свет. Оставил все женатому племяннику, и отдался службе. А не так давно он узнал что его старого друга детства, Гены, не стало. Геннадия Дмитриевича сразило воспаление легких, зима в тот год была лютая... И вот тут он впервые за долгие годы вспомнил о Татьяне. Но не беспокоил ее, может, она и забыла его? И снова тоска, правда не такая, как в первый раз, но воспоминания лезли, вспоминались их шалости и игры в имении Геннадия. О Татьяне он не думал особо. 
  Пока они не встретились вместе у того самого приятеля, что вытащил его из уныния в связи с потерей жены. Ее пригласили туда спеть, и он слушал ее с замирающим сердцем, этот романс напоминал ему юность, всплыла в памяти та прогулка в грозу... Защемило сердце. И все, он понял, что уже никогда не будет знать покоя без нее.
   Он стал чаще бывать у нее, они вспоминали Геннадия, гуляли, обсуждали новости света, новинки литературы, но пока ограничивались светской болтовней. До сегодняшнего дня. Все чаще она ему снилась, причем в не самых целомудренных ситуациях... Ее глаза, руки, стан... Хотелось снять с нее это траурное платье, обнять, согреть и не отпускать... Зарыться в ее кудри лицом и слиться в бешеном любовном танце. Но он не смел, сдерживала память о друге.
    Но сегодня утром, благо был один из тех дней, когда на службе нечего особо делать, он поехал к ней. Он понял, что надо все честно ей сказать. Откажет - он примет, переживет эту боль, это его беда...
    Экипаж остановился у дверей ее городского особняка, он велел доложить о себе. И когда он вошел, Анатолий Петрович сказал прямо:
  - Татьяна Михайловна, прошу прощения за этот визит, я бы хотел бы поговорить с вами наедине. Очень откровенно, и без свидетелей. То что я вам сейчас скажу, может вас смутить и шокировать, и если вы мне откажете, я это приму. Вы готовы выслушать меня?
   Пауза, он собирался с мыслями. Взвесил все за и против. Потом словно нырнул в холодную воду:
   - Если говорить коротко... Я давно люблю вас, Татьяна Михайловна, и помнится, вы еще ранее любили меня. Но мы долгое время как бы проходили мимо друг друга. Нас многое разделяло. И теперь, когда мы с вами потеряли любимых, они как бы вручают нас друг другу. Геннадию Дмитриевичу бы не понравилось, если б вы похоронили себя в вечной памяти о нем. Мы лучше их почтим, если продолжим жить и начнем все сначала. Как вы считаете?

Любомирский чувствовал что то что он сейчас говорил, слишком смело, и возможно, даже дерзко, кажется, он испугал Татьяну Михайловну своими словами...
   - Приветствую Вас, Ваше Сиятельство. - Смутить? Шокировать? Свидетелей? - Не важно хороша ль новость, ль плоха. Я всегда готова Вас выслушать, Ваше Сиятельство. Но прежде, почему бы нам не присесть.
    - Вы правы. - действительно, такой разговор лучше вести, сидя рядом друг с другом.
     Он садится на роскошный и изящный диван в ее гостиной, не в силах оторвать от нее взгляда, и берет ее руку, сжимает... Много лет прошло, с тех пор как они по настоящему были наедине, тем летом, когда он приезжал на недолгую побывку в связи с болезнью отца... Была гроза, они тогда зашли в беседку в парке его имения, он даже позволил себе вольность прижать ее к себе на несколько мгновений... Ее волнительное дыхание, прикосновение рук, ее легкая дрожь тогда взволновали его. Но он не думал ни о чем таком всерьез, она совсем юная, а он уже опытный служака,  уже дал слово Марии... Нет, это несерьезно, и он гнал от себя подобные мысли... Хотя сердце в тот момент совсем не желало слушать доводы разума... и да, тогда на миг он забылся, впрочем, не позволяя себе лишних вольностей. А позже - он уехал, ее выдали замуж за Геннадия, он женился... Казалось, у них разные пути, но судьба снова сводит их вместе...
  А теперь он понимал, что если он сейчас не объяснится, то возможно, упустит момент,  который именно сейчас им предоставляет Провидение, и который может больше никогда не повториться...
   Он с замиранием сердца ждет ее слов как приговора. Если возмутится и прогонит - возможно, будет права... Между ними пропасть по возрасту, тогда она казалась ему совсем девочкой... А теперь она стала прекрасной женщиной, статной, отлично сложенной. Недавно пережитое горе оставило свой отпечаток на ее лице, в ее глубоком взгляде...
  Геннадий был прекрасный человек, верный друг, смелый и отважный, заботливый и ответственный, Анатолий Петрович знал, что его друг станет также любящим мужем. Он делился с ним многим, советы Гены не раз выручали его в юности. Но никто не вечен. Тем более в то время, когда любая серьезная простуда могла унести в могилу... Он не берег себя, мог в одной рубашке выйти на мороз, и не слушать никого. Теперь его нет. Воспоминания жгут душу. Но надо же жить дальше... Ему казалось, что его покойный друг здесь и их слышит. Понравилось бы ему, если б Татьяна навсегда похоронила бы себя во вдовстве? Вряд ли. Гена был жизнерадостным человеком, и инициатором всех проказ их детства. Он любил жизнь, не боясь, правда, и смерти. Нет. Он не одобрил бы вечного траура.
   - Я считаю, что не только любимые с Небес вручают нас друг другу, но и непредсказуемая судьба смилостивилась над нашими давно потерявшимися по пути влюбленными душами. - Ваше Сиятельство, я не любила Вас, а была лишь влюблена, но стоило мне встретиться с вашими глазами на приеме, тот час я поняла что мои ранние чувства вновь пытаются пробудиться, стоит ли?
   - Мне тоже так кажется. Надо использовать этот шанс, он может больше не представиться. Слушайте свое сердце, прогоните сейчас разум. Я долго слушал разум, давил чувство... Помните ту грозу летнюю, когда мы спрятались в беседке? Тогда ваше чувство зарождалось, и во мне тоже. Но я тогда руководился разумом, вы были юны, и я стар казался рядом с вами. А ведь мы были свободны. И все погубили лишь глупые предрассудки. Я думаю, это стоит исправить.  Прогоним сомнения. В ту встречу на приеме, когда вы пели, я понял, что мы будем безумны, если сейчас упустим свое счастье...
   Он снова сжимает ее руку, но не  смеет позволить себе большего, пока она не ответит. Он смотрит ей в глаза, пытаясь найти в них ответ. Она согласна, что любимые их вручают друг другу, но сомневается... Надо прогнать прочь эти сомнения. Один раз они уже погубили их счастье, второго раза он не допустит. И теперь его слова звучат предельно прямо:
  - Татьяна Михайловна. - он встает и опускается на колени, доставая из кармана камзола кольцо. Венчальные кольца будут позже. Ей он наденет кольцо Марии, она ему - кольцо Геннадия. Так они решат. - Я не мыслю более жизни без вас. Умоляю вас, будьте моей женой.
  Главное сказано. Решение теперь за ней. В наступившей тишине казалось, что можно было услышать стук их сердец...

Он ожидал испуга или отказа, но все складывалось вполне благоприятно для них обоих.
     - Я думала, что вы и во все забыли о грозе и беседке, Ваше Сиятельство. Но неужели вы также были влюблены в меня? Тогда возможно, что вы помните нашу первую встречу
  Еще бы он не помнил... Жаркое лето, как раз та пряная духота перед грозой, от которой хотелось скинуть мундир и рубашку и окунуться в реку. Воздух был наэлектризован, облака были налиты и тучи грозно висели, предупреждая скорой разрядке. Но они тогда ничего не замечали, чинно шли и беседовали в аллее парка, благо маменька отпустила дочь погулять с гостем и занять его. Он слушал ее рассказы и новости, впечатления о прочитанных романах, о сэре Ловласе, кажется. Он рассказывал о службе, они лакомились земляникой, да и просто болтали ни о чем... Тогда он себя обманывал, и думал, что это ничего серьезного, но - в его душе запечатлелось каждое мгновение той встречи. Они тогда зашли уже далеко в парк, когда ливануло и грянул первый гром, оставалось лишь искать беседку чтоб спрятаться. И они непроизвольно прижались тогда друг к другу... Ложное (или нет) благоразумие тогда удержало его от большего, объясняться с маменькой, вносить скандал в тот гостеприимный дом, куда он приехал с визитом чтоб навестить друзей их семейства и забрать ее погулять в тот парк, не хотелось, это было неучтиво...
    - Да, помню. Каюсь, мой грех. Если б я тогда не питал ложных предрассудков, слушал свое сердце, а не тот самый разум, о котором я говорил, мы давно бы были счастливы. Но - мне было за тридцать, вам семнадцать... Взрослый зрелый мужчина вроде меня, и вы, тогдашняя девочка, вступающая в жизнь... Был бы я пылким восемнадцатилетним юношей, это было б одно. Но зрелость есть зрелость. Уже позади безумства юности... А мог бы сразу пойти к вашим родным и сказать - я люблю вашу дочь и прошу ее руки. А теперь смог сказать это лишь сейчас...
         И судя по ее словам, старые раны спокойно могут зажить, а грехи и ошибки исправлены. То что он услышал, напомнило его сердце радостью так, что и правда прихватило... Она так и подумала:
        - Анатолий Петрович, миленький, что с вами?
       Вместо ответа он озвучил то предложение, которое читателю уже знакомо. И как-то отлегло с души, отпустило. Сказал то что давно должен был. Говорить все как есть всегда легче, а вот лгать себе все эти годы - за это он поплатился долгой разлукой и смертью любимой жены. Судьбе надоело это, и она внесла свои безжалостные коррективы, забрав на Небеса Марию и Геннадия... Пора положить этому конец...
     - Да, Анатолий Петрович, я согласна быть вашей женой! Ради нас и наших покойных любимых.
     - Татьяна, Тани, любимая... - это ее детское прозвище, тогда любили "французить" с именами... Он обнимает ее, прижимает к сердцу, готовому разорваться здесь и сейчас... Он уже не молод, эмоциональные потрясения могут и здоровья стоить... Но он уже не мог сдерживаться. Оба хотят этого, и хватит сдерживать свои чувства... Эти объятия должны были свершиться еще в той беседке... Он начинает целовать ее - в шею, зарываясь в ложбинку между грудями, прижимая ее к себе все плотнее, так, что дышать стало трудно обоим...
     - Как же вы мне дороги, Ваше Сиятельство, более никогда, вот никогда, так не пугайте меня, прошу.
     - Не буду, милая, - отвечает он между поцелуями, - Я всего-лишь кольцо доставал, но... Мое сердце и правда готово разорваться сейчас... Мне кажется, что я сейчас уснул, и снова вижу сон... Вы часто мне снитесь...
     Он не хотел ее отпускать и не переставал целовать. Прижатая к нему, она могла слышать, как колотится его сердце, равно как и он ее... Они сидели так полчаса, пока пришли в себя. Все же они теперь зрелые люди. Он хотел ее раздеть, покрыть поцелуями все ее тело, накрыть и согреть собой, и не отпускать. Но - пока надо отложить. Да и ей надо прийти в себя от того что он ей сказал. Счастье тоже может быть большим грузом. Хотя лично он испытывал облегчение. Будто пристал к гавани после долгого плавания.
    - Теперь надо назначить помолвку и свадьбу. Ведь ваши родные живы, я не ошибаюсь? и я должен пригласить своих родных и подчиненных на торжество. Что скажешь, милая? - еще один поцелуй. - И забудь наедине титулы... Для вас, сударыня, надеюсь, я просто Анатолий...

Ее слова ласкали его слух и наполняли сердце надеждой. Он шел к этому все эти годы. И долго себя обманывал. Теперь хватит. Много ненужных слов, жертв, самообмана, предрассудков.. И для чего? Чтоб в конце концов остаться одному? Мари была хрупка и нездорова, и хоть они любили друг друга, она не оставила ничего кроме памяти. А Тани все эти годы жила с другим. Геннадий был прекрасным другом, любящим супругом, но и его нет, и от него тоже осталась только память...
     - Я не вправе судит вас за прошлые ошибки, Ваше Сиятельство. Ведь для этого существует главный Небесный Судья.
К тому же я была бы счастлива вступить в жизнь с вами. Вот только как видите сами судьба решила по-своему.
     - Сейчас она снова нас сводит...
    - Не умирайте, прошу вас, Ваше Сиятельство…Потому что я более не выдержу еще одной смерти…Снилась? Как это взаимно...Кольцо это хорошо.
    - Как говорил один мой бывший сослуживец, когда я служил в Семеновском полку, "не дождетесь", - улыбнулся Анатолий Петрович. - Когда я служил на прежней службе, я столько раз смотрел старухе с косой в лицо, видел, как гибли мои товарищи, и только волей Господа отделался только ранениями, и не самыми тяжелыми. И рад, что теперь могу сделать вам признание и подарить вам
это кольцо. И это еще только начало, милая Тани. Да... Все эти годы я не мог вас забыть...
    Страсть захлестывала его сильнее и сильнее, и он не уставая целовал ее. Казалось, они стали единым целым, впрочем, чем и были, если бы не это многолетнее недоразумение... Он был готов снять с нее платье, и взять ее прямо здесь в гостиной. Но пока не смел. Хотя без нее уже не мыслил жизни...
    - Да, Ваше Сиятельство, Слава небесам они живы., Простите за мою не внимательность Анатолий.
    - Ничего, любовь моя. Это дело приваычки. - снова легкий поцелуй. Все же к этому ей надо привыкнуть.
    - А ваши родные давно в ином мире? Мне очень жаль, что в ваших глазах я нашла разочарование, извините.
    - Никакого разочарования, Тани, останьтесь, прошу вас. - он удержал ее. - Просто их нет более, ушли не так давно, они оба были уже в возрасте. Но самая моя большая головная боль, это племянник, которого придется пригласить. Он женат, живет в провинции, но давно зарится на мое наследство. Какое ему будет разочарование, если он узнает, что я снова женат. Он домовит, хороший хозяйственник, сын растет у него... Но вот порок зависти за ним водится.
   Мысль о племяннике действительно омрачала его думы. Всем хорош парень, но жадность и корыстность у того была. Поскольку у Анатолия Петровича пока не было наследников, он было отписал Михаилу наследство в пользу его сына, но сейчас готов составить новое завещание. Этим он займется позже. А пока - помолвка.
     - Может, на следующей неделе? - спрашивает он, глядя на Татьяну Михайловну.

Он, видимо, несколько увлекся в своей страстной нежности и с трудом контролировал то что творил. Поэтому, судя по всему, он сильно смутил собеседницу:
     - Анатолий, мне так милая эта картина, словно вы целуете в утробе наше дитя. Но простите меня зато, что позволила говорить подобные мысли вслух. Если по правде, то я все еще не уверена смогу ли подарить вам долгожданного наследника. Потому что, увы, Геннадию Дмитриевичу, я так и не родила дитя.
  - А я так хотел бы, чтобы это было так. - тихо сказал он, все еще не отпуская ее. Она коснулась больной раны, он очень сожалел что за службой не уделял Марии столько внимания, сколько бы следовало, да и щадил он хрупкую и болезненную супругу. и вот, время упущено, ее нет, уже и сестра давно родила, и сам племянник с сыном, а он все никак. Он уже думал, что все, конец прямому продолжению рода Любомирских... Возможно, что с Татьяной сбудется его мечта об отцовстве... Наверно, это все отобразилось на его лице. Глаза стали больные, он вспомнил те мрачные дни, когда все время вне службы он тратил на тупую тоску, когда сидишь и ничего не хочешь, даже пить. Тем более что пить было нельзя. Служба.
   - Поэтому я думаю, что пока не стоит переписывать завещания, вот так мгновенно. Но все же, если это не тайна, то почему же у вас нет наследника от покойной супруги? И также я хотела бы добавить, что соболезную вашей потери, ведь это так тяжко потерять близких и любящую, наверняка, вас всем сердцем супругу.
- Я вот тоже бездетный. Упустили время, да и нездорова она была, увы. Тани, не будем об этом. Эта рана, наверно, никогда не заживет... Когда ее не стало, я словно погрузился во мрак, и сейчас я словно воскрес. И не хочу вспоминать эти жуткие дни. Но - свое решение я не изменю. Пусть обеспечивает все сам. Потом увидите этого вечного завистника - согласитесь со мной.
То как она гладит его голову, начинающую уже сильно седеть, очень успокаивает. Забывается все. и не хочется от нее уходить, отпускать ее...
    - Анатолий, неужели на вашем теле остались шрамы? Они точно не смертель? Что касается помолвки. Вы уверены, что не передумали на мне женится?
   - Тани, я уже решил все. И счастлив услышать из ваших уст согласие, эти слова словно бальзам, исцеляющий мою душу. Что до ран, не более чем у других, - улыбнулся он. - Когда воевали с Наполеоном, так или иначе досталось всем, да и пока дошли до Парижа... Кто не был ранен, тот, считай, не воевал, - весело сказал он. - Зато потом вспоминаем разные байки боевых времен.
  Обычно ветераны не любят вспоминать войну. Это в произведениях поэтов и на героических картинах все красиво. А на самом деле это кровь, гибель товарищей, разрывы снарядов, выстрелы, пушки... Оторванные руки, ноги, раненые лошади. Такие воспоминания гонят подальше, в подкорку. И думают о мире, чтоб никогда этого больше не было. И тем не менее идешь, за Отечество, за свой дом, за любимых. За своих и за свое, за Царя, за Отечество, за веру. Если нет - ты немногого стоишь как мужчина и офицер. И тем не менее он рад что вышел в отставку. Последняя рана была именно такая, на грани смертельной, и он месяц провалялся в госпитале прежде чем выйти в отставку. Ядром убило лошадь, а его задело осколком. Многие мозгами оставались там, на поле брани, так и не найдя себя в мирной жизни. Он смог найти себя на гражданской службе. И старался не вспоминать кровавую драму войны. Выжил - и слава Господу.
   - А мы успеем все организовать? Ведь необходимо отправиться в провинцию к моим родным, а потом каждому отправить пригласительное письмо, да и главное чтобы никого не забыть.
   - Я думаю да. Напишу сестре и племяннику тоже, пусть приедут. Разбаловала она сына, поэтому он вырос барчуком. Но тем не менее родня. Пусть приезжают. А ваши родные? Когда они смогут быть в столице?
   Потому что на все эти хлопоты действительно нужно время. И решить это им надо сейчас вместе.

Они сидели так близко, что казались чем-то единым... Он не хотел сейчас никуда ее отпускать. И от каждого ее звука голоса наслаждался, словно слушал пение соловья.
    - Возможно Небеса сжалятся над нами, и мы все же в скором времени станем родителями красивого мальчика, который будет похож на вас или красивой девочки, которая будет похожа на меня,
     - Очень может быть, - нежно сказал он, трогая губами ее волосы и вдыхая их нежный аромат. Запах ромашки, кажется? Очень нежный.. - Не думайте о прошлом. Нам надо просто чаще и больше быть вместе. В этом была именно моя ошибка. Я весь отдавался службе. И не заметил, как пролетели лучшие годы... И это совсем не значит, что это повторится у нас.  В любом случае я любил и люблю вас всегда. Что б ни случилось. Наши чувства проверены временем.
    - Молю, простите меня, если сможете что высыпала вам соль на рану. Я не хотела…
    - Все в порядке, просто, наверно, не стоит вспоминать прошлое, лучше все же идти вперед...
    - Как приятно слышать, что вы счастливы моему согласию. Но также одновременно печально, что многие погибли, и хорошо, что вы со мной. Да простят меня умершие и их родственники зато, что я просто счастливая, будущая супруга отважного человека.
    - Почему-то я уверен что простят...
Они понимали друг друга с полуслова. Она начинала говорить, он уже отвечал... И наоборот. Этои души словно ждали друг друга, были изначально частью одного целого, и теперь их половинки вновь соединялись... Он слушал себя. Да, он уверен, что Геннадий все давно простил, и даже сам хочет, чтоб его любимая супруга наконец обрела настоящее счастье. Он вспомнил глаза Марии.  Ее улыбку, ее слова перед смертью: "Будь все-таки счастлив, Толя... Я не смогла дать тебе многого... Но ты должен ради нас, нашей любви, жить дальше...прощай..." Сейчас он это понимал, что Мари поняла бы, если б он воссоединился с Тани...
    - Анатолий, так и не смогли сбрить усы? Но признаюсь вам честно, мне вы больше нравитесь с ними.
    - Нет. Но я рад что так. - он нежно и немного шутливо провел ими по ее губам. Они не щекотались и не кололись, они были мягкие, слегка завитые, шелковистые. Он тщательно за ними ухаживал, чтоб они выглядели представительно.
   Он заметил, что она тоже предалась воспоминаниям. Ее голова лежала на его груди, и ни одно ее движение не укрывалось от него. Он чувствовал, как струйки слез текли по его мундиру, и чувствовал, как они жгут его сквозь ткань. Пусть, черт возьми, хоть всю грудь зальет, но выплачется, раз так надо... И он, и она потеряли нечто важное в жизни, и хоть снова обрели сейчас счастье, надо признать, что добыто это счастье дорогой ценой... Он крепче прижал ее к себе, его рука гладила ее по волосам и спине, стараясь успокоить... Но ничего не говорил, понимая, что она хочет скрыть эти слезы. Тут главное - дать выплакаться и молчать. Как порой - молча же выслушать, дать выговориться... Слова тут не нужны.
     Тут почему-то открылась форточка. Он отпустил ее, чтоб дать закрыть окно. И подошел вслед за ней на ее слова:
      - Наши любимые Благословили нас! Анатолий, вы верите в это? Смотрите, там облако в виде двух сердец,
      - Я, конечно, не увлекаюсь модным спиритизмом или суевериями, но это явно не случайно. - согласился он. Он был верующим, православным, и в силу службы далеким от всякой мистики, тем более суеверий, но это потрясло даже его. Видимо, это действительно знак Судьбы...
      - Я так думаю, что если сегодня отправить им письмо, то надеюсь, что будут за пару дней до помолвки. Но предупреждаю сразу, что если папенька воспримет пригласительные строчки в письме спокойно, то боюсь, что маменька расстроиться из-за того, что лично не посетили их в провинции,
     - Значит, надо будет к ним съездить. - сказал Анатолий Петрович. - Мы уже давно там не были...
     - Анатолий, маменьки всегда желают своему потомству всего самого лучше, ну, и побаловать-то тоже можно. А как вы думайте ваш племянник может обо мне сказать что-то плохое? К примеру, окрутила моего дядю вокруг пальца и теперь желаешь забрать его богатство? К тому же разве вы наших будущих детей не будите баловать?
   - Буду, конечно, - сказал он, снова беря ее руку в свою. - А Михаил может говорить что ему угодно. Но баловство баловству рознь, Тани. Хотя я ничего не могу сказать против, барин он образцовый. Но любит роскошь, тщеславен. Да и жаден. К тому же у него был хороший шанс все прибрать. Жадность и корысть я не люблю ни в ком.
    - Какая же я глупая, что совсем забыла спросить, может желаете чего-то? Прохладного чая?
   Это окончательно разрядило обстановку. Все важное было уже сказано. А о простой трапезе они забыли.
   - Да, прошу вас. Велите подать. - согласился он, снова садясь напротив нее и любуясь ее статью.

Анатолий Петрович сел напротив Тани и не сводил с нее глаз. Ее слова:
   - Прошу вас садитесь, ведь сами понимаете в ногах правды нет. - во многом совпали с его желанием, и он сел напротив нее.
   - Вы ранее упоминали, что не стоит думать о прошло и чаще больше быть вместе. Да, я вас также всегда любила и люблю всем сердцем и душой. Хоть Геннадий Дмитриевич этого не знал или может быть делал вид, что не знал...
  - Уверен что или знал, или догадывался, просто между двумя об этих вещах не говорят. В таких делах третий всегда лишний... я думаю, если б мы сейчас с Геннадием Дмитриевичем поговорили, он бы меня понял. В любом случае в прошлое нужно оборачиваться лишь идя вперед. Вспоминая его за уроки с благодарностью, но при этом ценя радости настоящего и строя будущее. Варяться в прошлом те, у кого кроме этого прошлого больше ничего нет и не предвидится. А это признак старости, упущенных шансов. Это ведь не о нас с вами, верно, Тани?
  - Но как быть, если же вы, наверняка, занятой человек, так ли? Я ни в коем разе не желаю быть между вами и вашим любимым делом. Кстати, а чем вы занимаетесь? Ведь у вас не легкая должность?
  - Серьезная. Я помощник самого господина Бенкендорфа. Но самое тяжелое у нас пока позади. Вы слышали про неких декабристов? Сейчас я перешел на гражданскую службу, и наше дело - стоять на страже Отечества, как и прежде, но на полях несколько иных сражений. И если о тех, прежних, я могу рассказывать сколько угодно, то нынешняя служба покрыта секретностью. Но... Тани, вы никогда не встанете между мной и моей службой. Я отдал ей годы. И заплатил за нее дорогую цену. Потеряв любимую жену. Я не хочу повторять эту ошибку. У меня есть помощники, у нас бывают дни, когда достаточно свободен, чтоб, скажем, навестить в провинции друга. Да, ответственность начальника всегда большая, чем у простого чиновника, но самую грязную работу, в поле, на ногах, выполняют агенты. Мое дело - за всем этим следить. И никакая служба, слышите, не повлияют на наши чувства, на то о чем мы с вами говорим.
  Он говорил эмоционально. Перед глазами снова лицо Мари, как она потерянно и покорно смотрела и ждала, когда он в очередной раз срывался раньше в гарнизон, а теперь в свой кабинет в Зимнем. Как ей его не хватало... И потом те мгновения перед ее смертью... Как он сожалел, что мало проводил с ней время. Поэтому он все сделает, чтоб служба опять не разрушила ему счастье, теперь уже по-настоящему. Придется Самойлову и Шеину координировать работу, про фон Фока он вообще молчит, старый служака только этим и живет. Их шеф Александр Христофорович - главный, но все решал он, Любомирский. Придется шефа немного подзагрузить, хотя тот больше военный, чем жандарм. В общем он решит эту задачу.
       - Анатолий, просто...Ведь необходимо будет ненадолго отложить дела, раз вы точно решили поехать к мои родным. Но уверяю вас, что если не сможете, то я объясню маменьке и папеньке причину.
       - Значит, отложим. Сейчас ничего срочного. Скажу своим чтоб справились в это время без меня. - пусть приучаются к тому что у начальства есть еще жизнь, кроме расследований очередных заговоров. Он взял ее руку и погладил, затем поднес к губам.
    Служанка принесла чай и пирожные, и Любомирский почувствовал приступ голода. Он нездоровым взглядом посмотрел на принесенные яства.
    - Угощайтесь, Анатолий. А то наверняка так торопились, что не позавтракали, да?
      Он действительно с утра только перекусил, толком не завтракал. А время приближалось к обеду...
     - Действительно, даже не поел сегодня толком, - признался он, откусывая кусок и запивая его чаем. Разумеется, на усах  на щеках остались крошки, и то, как заботливо Тани это исправила, его тронуло. Там, где мало оказалось салфетки, помогли ее губы. И тут он не удержался от ответного поцелуя. Долгого и сладкого...
  - Вы очень вкусны, да и как вам наши домашние сладости?
  - Они великолепны, милая Тани, как и вы сами... - теперь уже он поцелуем снимал у нее крошки. С расстановкой, со знанием дела, как бы смакуя ее губы, щеки, подбородок, даже слегка усами коснулся ее носа... ему не хотелось отрываться от нее...
        - Анатолий, а вы сможете мне описать внешность ваших родных? А то вдруг вы оставите меня на время одну, и я буду ни сном ни духом, как они выглядят. Мне бы очень помогла ваша этакая подсказка.
   - Сестра красивая пожилая женщина, блондинка, с седоватыми волосами, ее супруг плотный мужчина тоже в летах. Племянник - блондин, среднего роста, полный, типичный ленивый барчук. Служил недолго, сейчас больше занимается имением, а иногда, поговаривают, любит портить своих девок. Его упруга - властная статная брюнетка, уверен, что все у них решает она. Неприятные люди, лучше с ними не встречаться без надобности. Но в этот раз придется - на свадьбе.
    Он бы хотел избавить Тани от удовольствия видеть родственничков. Но, увы, совсем избежать встречи не получится.

Анатолий Петрович испытывал истинное наслаждения от беседы с милой Тани, которую он было уже отчаялся обрести снова.
   - Анатолий, была бы моя воля, я б слушала вас часами. Вы так четко и со смыслом можете вести беседу. Это…нечто удивительное, правда вам говорю.
    - Благодарю вас. Я бы тоже слушал вас часами, милая Тани. Ваш голос словно музыка, а беседа столь занимательна, что слушал бы вас вечно. - обмен комплиментами, но в них была доля истины. Любомирский был сейчас в таком состоянии, что добровольно не ушел бы от графини ни за что. - Но... Мы ведь никуда не спешим? На сегодня я все дела отложил.
   - Того самого Александра Бенкендорфа? Ах, какая, наверное, честь для вас служить такому уважаемому человеку. Не так ли?
  - Он прекрасный человек. Я знаю его еще со службы в Семеновском полку. А как он проявил себя в двенадцатом году в Москве, достойно поэмы. Потом страшные дни, когда было наводнение в нашей столице, и сейчас. Он знавал многих из тех, кого судят сейчас, ему очень нелегко. Как и мне. Кого-то мы оба знали по прежней службе, и мы делаем все, чтоб быть справедливыми, а ведь Государь жаждет строгости... - общих чертах он мог сказать. То о чем и так говорят по гостиным. А вообще о службе он не распространялся.
   - О декабристах? Конечно слышала, Анатолий, а это правда люди говорят, что все это началось из-за Его Императорского Высочество, Константина Павловича, брата нашего Императорского Величества?
   - Правда, к сожалению. Во многом это им дало отличный повод и предлог, и кто знает, если б не было этих странностей с отречением, как бы они поступили.. Но я бы не хотел углубляться в политику... - т.к. тут уже секретная область, и здесь Любомирский постарался все свести к формальной очевидной версии.
   - Ох Анатолий, я вас прошу, пожалуйста, будьте осторожны и берегите себя. Ведь я никак не желаю потерять только приобретенное счастье. А счастье это Вы, ваши глаза, и ваша улыбка.
  - И вы берегите себя... - он в ответ начал осторожно целовать ее губы, глаза, волосы... - Я уже почти вас потерял, и не хочу снова... А я хочу пить эти губы и тонуть в ваших бездонных глазах...
  Он отстранился, дав графине прочитать письмо. От кого? От родных? Судя по выражению ее лица. вряд ли что-то важное. Вне службы он чужой перепиской не интересовался. Вряд ли Тани во что-то была замешана, вдове было не до того в те дни... И Тани не такая... Он осталась той чистой девушкой, которую он помнил, пусть и познавшей счастье брака и боль потери.
  Может быть вы что-то еще желаете? Ох, миленький, что же вы морите себя голодом. И…Анатолий, почему они неприятные люди? Неужели из-за власти? Но все же благодарю вас за описание внешностей ваших родственников.
   - Пожалуй, еще одно пирожное, и хватит на сегодня. - хотя он мог еще, но это уже злоупотреблять гостеприимством.
   - А как вы смотрите на то, чтобы я устроила вам экскурсию по моему дому?
  Он понял намек и кивнул. Встав, сказал, вытирая усы:
    - Буду рад. Ведите меня, прекрасная Ариадна.
    - Тогда Анатолий, прошу вас следуйте за мной
   Он шел за ней и наслаждался созерцанием уютных комнат дома, обставленных прекрасной европейской мебелью, во всем чувствовался вкус хозяйки, смесь строгой классики и легкомысленного рококо, статуи на комодах, где-то книги, везде настенные часы. И - мягкие персидские ковры. На фоне этого очень гармонично смотрелась ее стройная фигурка, не тронутая беременностью и большими возрастными изменениями. Не девушка, дама, элегантная и легкая, она буквально летела вперед, увлекая его по коридорам и лестницам... И он наслаждался этим...
   - Прошу вас, добро пожаловать в мою скромную спальню.
   Скромной спальня была относительно. У Тани был хороший вкус. Посреди комнаты стоял резная кровать под балдахином, которая хранила немало тайн. Там же была ширма, и все что полагалось для личной жизни в те времена. Здесь он засмущался и посмотрел на хозяйку. Без ее приглашения он не смел позволить себе ничего лишнего.

Их слова отзывались друг в друге словно эхо...
     - Я тоже отложила свои дела, по крайней мере, на завтра.
     - И я... - тихо отвечает он, не сводя с нее глаз.
     - Неужели я так похожа на древнегреческую царевну?
     - Вы еще прекраснее, Тани. от желания спирало дыхание и сладко тянуло в чреслах. "Я столько этого ждал", стучало в мозгу... И вот она тут, перед ним. Прекрасная как богиня, впустившая  его в свое святая святых... Он и мечтать о том не смел даже в тот вечер, когда она пела..
     - Вы меня ради Бога простите, но я надеюсь, что не сочтете за грубость, если я распущу локоны? Потому что от них, так болит голова.
     - Да, конечно. Вы всегда красивы, а так словно Венера. - сегодня явно был вечер комплиментов. За окном вечерело, и пирожные с чаем вполне сошли бы за ужин. Настроение было такое, что все хотелось бросить, и никогда не покидать ее... Он любовался ею, тем, как она вытаскивает шпильки из своих роскошных волос, изящно, кокетливо, кладет их в шкатулку, и тяжело дыша, поворачивается к нему. Он любуется тем, как ее волосы рассыпаются по плечам, по груди и по спине. И так, черт возьми, хотелось в них зарыться...
  Прежде всего она хочет что-то обговорить? Хорошо. Он слушает.
     - Анатолий, пожалуйста, только не подумайте обо мне так, словно я – это легко доступная женщина.
Думаю, что наши ранние прикосновения, объятия и поцелуи в гостиной, сказали все за нас. Согласны ли вы со мной?
Он хочет сказать "Да", хотя душа кричала о том, что требует большего, но он одернул себя. Идя к ней, он не рассчитывал ни на что. После стольких лет она вообще была вправе отказать ему. И сейчас он был полон не только любви и желания, но и почтения к этой женщине, стоящей сейчас перед ним. И не смеет даже коснуться ее без ее согласия. И он молчит и слушает, не перебивает.
- Я всегда Вас желала душой и хотела телом. Да простит меня сейчас за грешные слова Геннадий Дмитриевич.
Анатолий…за все это время проведенное вдали...я просыпалась и засыпала с мыслям о Вас, еще мне снились сны о том…,
  Пауза. Он понимает что после памяти о его друге об это говорить неловко, но деликатно и поощряюще кивает, давая понять, что она может продолжать не стесняясь.
   как мы с вами занимались любовью.
   Она далее молчит. Пора отвечать. И он тихо говорит.
  - Даже не сомневайтесь в моем глубочайшем почтении к вам, милая Тани. Никогда в жизни я и в мыслях не смел осквернить ваш светлый образ. Даже более. Когда мы встретились впервые, вы мне казались девочкой, и я запретил себе думать о тех чувствах в отношении вас, о которых вы изволите говорить. Но с годами вопреки любому благоразумию вы все чаще снились мне... И тоже мне снились подобные нескромные сны. Да.. Самое главное мы сказали друг другу там, в гостиной... И все же, похоже, будет мукой для нас обоих, если мы сейчас не дадим волю нашим чувствам. - он берет ее руку в свою и смотрит в глаза. - Мы оба этого хотим, не будем хотя бы сейчас обманывать себя. Наши ушедшие любимые будут счастливы благословить нас. И на это тоже. Доверьтесь моей нежности, дайте шанс тому счастью, что ожидает нас...
   Он подходит к ней и обнимает ее вокруг талии, бережно прижимая к себе, и начинает потихоньку раздевать, целуя каждый дюйм ее обнажившейся кожи... Несколько движений, и завязки платья ослаблены, он спускает его, обнажая плечи, грудь и стройный стан. Затем развязывает корсет, избавляя ее тело от тяжкого груза.. Сетка для юбки, благодаря которой он широкая как колокол, панталоны... Все на пол, и все что обнажалось, покрывалось поцелуями, нежными и сладкими, все, до коленей и ступней... Он боготворил ее всю, и боялся выпустить... Он чувствовал, что она отвечает, чувствует ее руку на своей груди.. Он тоже избавляется от костюма, сюртука, рубашки, штанов... И наконец бережно кладет ее на постель и нависает над ней, не переставая покрывать поцелуями, уже более смелыми, но все же очень нежными и почтительными. Пока все же поцелуи, он не смеет пока вторгаться в нее. Всему свое время...
  - Я люблю вас, Тани... Я столько ждал этого... - шепчет он ей... и не перестает целовать.

Эту ночь, когда Тани впервые по-настоящему оказалась в его объятиях, он никогда не забудет... И слова не передавали и сотой доли того что он оба испытывали...
    - Ох, вы столько прекрасных слов сказали, что я готова под каждым из них подписаться…Я также вас люблю, Анатолий, а сколько я ждала…
    - Мы оба ждали... Но больше ждать нельзя... - выдохнул он между поцелуями... От ее рук на затылке и на груди по всему тему проходила та сладкая истома, от которой хотелось забыться....
    - Я с нетерпением желаю слиться с Вами в общем танце любви,
    - Да... - и еще один поцелуй в лоб и в губы. Он был готов целовать ее без конца и не отрываться. Будто после долгого плавания пристал к долгожданной гавани, отдыхая душой и телом в объятиях любимой... Он чувствует ее руку на ягодице, и другую сначала н животе, потом на чреслах... В которых уже пылал разбуженный ее касаниями дикий огонь, укрощаемый, впрочем, его волей. Его боевой меч рвался в бой, но он не спешил давать ему волю. Никогда, даже в минуты буйной страсти, он не был груб, не брал жестко женщину, всячески смягчал проникновение. С Машенькой, Мари, своей покойной женой, он был предельно нежен, особенно в первую ночь. Тоже долго целовал, и когда настал момент, вошел очень-очень мягко и неглубоко, приучая к своим размерам и новым ощущениям. И сейчас он с Тани не спешил, обращаясь с ней так бережно и нежно, как будто она разобьется или исчезнет... Взять он ее сегодня успеет, и это не первая ночь любви для нее, хоть и детей ни у нее, ни у него не было, но оба были уже опытные, и знали, чего хотят и что делают.
   Он был уже готов приступить к главному, когда услышал:
    - Только ваша прекрасная Тани, Ариадна, Венера просит Вас лишь об одном, не нужно слишком резко, ведь я со дня смерти Геннадия Дмитриевича никого к себе не подпускала, потому что как полагается вдове несла траур,
   - Я никогда не резок, милая... Тани... Все будет хорошо... - он лежит так, что она может уткнуться ему в грудь и начать дорожкой, в ответ на его поцелуи, целовать ему грудь и живот. От этого хотелось умереть на месте... И вот она его сама уже целует страстно, говоря:
    - Любите меня сладко…желайте меня нежно…касайтесь меня ласково…я вся ваша…Анатолий…
    Все. Он покрывает ее губы своими, окончательно нависает над ней, и начинает входить. Нежно, осторожно, как если б брал девственницу. бедрами он смягчает толчки и как бы скользит. Пробивать тут нечего, боли что в первый раз, нет. И все равно, он это делал так, будто танцевал вместе с ней, двигаясь ритмично вместе с ней. Их дыхание сливалось, сердца стучали в тишине, и это было не сравнить с лучшими мгновениями с Мари. Сейчас в его объятиях та, о ком он грезил все эти годы. К ней рвалась душа, о ней кричало сердце, его тело требовало ее. Он был весь налит, но не спешил изливаться в нее. И все же природа взяла свое, и он обмяк, изливая в нее семя. О том что это принесет свои последствия, он узнает чуть позже.
  Но он не спешит ее отпускать. Он ложится боком, и вместе с собой увлекает ее, не переставая глядеть в ее большие распахнутые глаза. Он гладит ее рукой и нежно прижимает к себе, целуя лицо.
   - Устали, Тани? - нежно спрашивает он.

Это были лучшие минуты для них обоих. Он блаженствовал, чувствуя прикосновение ее губ на усах и на груди, от прикосновения ее языка пробирала дрожь. Очень нежно и осторожно он отвечал ей тем же. касаясь губами ее лба и волос.
   - Я верю Вам и знаю, что вы бы никогда не причинили мне боль,
Он в ответ на это еще нежнее целовал ее  прижимал к себе, словно боясь ее упустить, что она исчезнет, что все это ему сейчас снится... но нет, это реальность, он чувствует ее в руках, чувствует ее дыхание и прикосновение. Они действительно как бы танцевали, сливаясь вместе... Но в конце концов он завалил ее набок, опустошенный, излив в нее семя и отдыхая от последних моментов их соития.
  - Ваше Сиятельство, я в вашем обществе никогда не устаю и не устану.
  - Хорошо...
Он чувствует как она подается вперед и хочет еще. Женщины вообще в такие минуты сильнее, когда мужчина опустошен и ослаблен, и и уже хочется мягкой усталой нежности, а часто и просто уснуть в объятиях любимой, зависит от степени вымотанности, а надо сказать, Тани выпила из него все силы на сегодня. И хочет еще. А с утра ему на службу, Шеин и Самойлов не поймут если высокое начальство не явится. В более ранние годы, бывало, ему достаточно было в таких случаях полежать несколько минут. И влечение делало свое дело. А теперь годы явно все же брали свое, хоть он все еще страстно желал Тани и не хотел ее отпускать. И когда она придвинулась к нему, прижал ее к себе, позволив обхватить себя ногами, и сам сплетя с ней свои. Ее руки он не отпускал, они лежали на его плечах, а его - на ее талии. И снова не спеша, повинуясь желанию, несмотря на навалившуюся усталость и слабость, проник в нее. Но усталость все же берет свое. Он прижимает ее к себе еще крепче, насколько возможно, и засыпает.
   Утром они просыпаются в объятиях, довольно рано, и словно обновленные. Он будит ее поцелуем в висок.
  - Пора, Тани... уже утро...
  Надо собираться на службу. А он не может ее отпустить, и целует ее волосы и плечи. Пора велеть подать завтрак и одеваться.